Тот, у кого нашлось достаточно времени и желания, чтобы погрузиться в мир Марселя Пруста, знает, какое богатство чувств, ощущений, образов и наблюдений может подарить читателю этот автор. Чтобы так писать, ему самому нужно было существовать в богатом этими явлениями мире во время многолетней работы над своими произведениями. Почему эти переживания не дали ему сил жить? Почему он умер уже через два месяца после завершения книги? И почему от удушья? «Потому что он страдал астмой и в конечном итоге заработал пневмонию», — таков обычный ответ. Но почему он страдал астмой? Первый тяжелый приступ мальчик испытал еще в девятилетнем возрасте. Что послужило толчком к этой болезни? Разве он не был любимым ребенком своей матери? Чувствовал ли он ее любовь или скорее боролся с сомнениями?
Дело в том, что он смог описать свои наблюдения, мир своих чувств и мыслей только после того, как умерла его мать. Иногда он чувствовал себя обузой для нее и никогда не показывал ей себя настоящего, свои мысли и эмоции. Это ясно из его писем к матери, которые я процитирую ниже. Она «любила» его по-своему. Мать очень заботилась о сыне, но хотела решать за него все в мельчайших подробностях, диктовать ему свое мнение, разрешать или запрещать что-то в восемнадцать лет. Мать хотела его видеть таким, каким он ей был нужен — зависимым и послушным.
Лучшее поделки и идеи в телеграм: посмотреть
Он же пытался сопротивляться, но просил за это прощения со страхом и отчаянием — настолько сильно он боялся лишиться ее благосклонности. Хотя он всю жизнь искал на- стоящей любви матери, ему приходилось защищаться от ее постоянного контроля и притязания на власть, внутренне отстранившись. Астма Пруста выражала эту потребность. Он вдыхал слишком много воздуха (любовь) и не мог выдыхать лишний (контроль), не мог восстать против материнского плена.
Хотя великолепные произведения автора помогали ему выражать себя и вдохновляли других людей, Пруст много лет страдал физически, не способный осознать свои страдания из-за постоянного контроля и требований матери. Видимо, он до конца, до самой смерти вынужден был щадить свою интериоризованную мать и сам остерегался истины. Его организм не мог это принять, ведь он знал всю правду, наверное, еще со дня рождения Марселя. Для него, организма, манипуляции и беспокойство никогда не были выражением настоящей любви, но были признаком страха. Вероятно, это был страх довольно посредственной, покорной, добропорядочной матери перед необыкновенным творчеством сына. Жанне Пруст очень хотелось хорошо сыграть роль жены известного врача и быть признанной в обществе, мнение которого для нее было очень важным. Оригинальность и живость Марселя она воспринимала как угрозу, а потому всеми силами стремилась уничтожить. Все это не ускользнуло от смышленого, чувствительного ребенка, которому тем не менее долго пришлось молчать. Только после смерти матери ему удалось опубликовать свои острые наблюдения и критически представить общество своего времени, что до него едва ли кто делал. Собственная мать была не задета критикой, хотя именно эта женщина послужила для нее образцом.
В тридцать четыре года, сразу после смерти матери, Пруст писал Монтескье:
«Она знает, что я не в состоянии жить без нее… Теперь моя жизнь потеряла свою единственную цель, свою единствен- ную сладость, свою единственную любовь, свое единственное утешение. Я потерял ту, чья неустанная чуткость в по- кое, в любви давала мне манну жизни… Я пропитан болью… Как сказала сестра, которая ухаживала за ней: для нее я на- всегда остался четырехлетним» [14; с. 10].
В этом описании любви к матери отражается трагическая зависимость и привязанность Пруста, которая не давала ему свободы и не оставляла возможности открыто сопротивляться постоянному контролю. В свою очередь, потребность выражалась в астме: «Я вдыхаю так много воздуха и не могу его выдохнуть; все, что она мне дает, должно быть хорошим для меня, даже если я от этого задыхаюсь».
Возвращение к детству писателя проливает свет на истоки этой трагедии, объясняя, почему Пруст всей душой и так долго был привязан к матери, будучи не в силах освободиться от нее, хотя, несомненно, из-за нее страдая.
Родители Пруста поженились 3 сентября 1870 года, и 10 июля 1871 года родился их первый сын Марсель. Это произошло в очень беспокойную ночь в районе Парижа Отёй, когда население все еще пребывало в шоке от прусского вторжения. Легко представить, что новоиспеченная мать едва ли могла абстрагироваться от царившей вокруг нервозности, чтобы настроиться исключительно на любовь к новорожденному ребенку. Очевидно также, что тело младенца чувствовало беспокойство и сомнения по поводу своего появления на свет. В подобной ситуации ребенку, конечно, требуется больше успокоения, чем ему дали. Дефицит в определенных обстоятельствах может вызвать у младенца страх смерти, который впоследствии сильно скажется на его детстве. Вероятно, это и произошло с Марселем.
Все свое детство мальчик не мог заснуть без материнского поцелуя, и чем больше родители и все окружение воспринимало это как постыдное непослушание, тем сильнее становилась потребность. Как и любой ребенок, Марсель отчаянно хотел верить в любовь матери, но никак не мог освободиться от воспоминаний собственного тела, относящихся к смешанным чувствам матери непосредственно после его рождения. Поцелуй на ночь вроде как стирал первое воспоминание его организма, но уже на следующий вечер сомнения закрадывались вновь. Тем более что постоянные вечерние приемы гостей в салоне их дома могли пробудить в ребенке чувство, что множество мужчин и женщин из высшего буржуазного общества были для матери важнее, чем он. Каким же крошечным он был по сравнению с ними. Мальчик лежал в постели, ожидая знака любви, которого так желал. То, что он постоянно получал от матери, — это беспокойство о его хорошем поведении, его приспособленности, его «нормальности».
Позже, став взрослым, Марсель отправился исследовать мир, который, по его ощущениям, украл у него любовь матери. Сначала он делал это в качестве салонного денди, а затем, после того как мать умерла, в своей фантазии, описывая окружающий мир с удивительной страстью, точностью и чувствительностью. Он будто отправился в большое путешествие, чтобы наконец получить ответ на вопрос: «Мама, почему все эти люди интереснее меня? Разве ты не видишь их пустоту, их снобизм? Почему так мало значит для тебя моя жизнь, моя тоска по тебе, моя любовь? Почему я тебя обременяю?»
Так, может быть, подумал бы ребенок, если бы мог осознать свои эмоции, но Марсель был послушным мальчиком и не хотел доставлять неприятности. Итак, он отправился в мир своей матери, и этот мир начал очаровывать его; писатель мог свободно воссоздавать его в творчестве, как это делает любой художник, а также мог беспрепятственно критиковать его. И все это он делал в постели. Отсюда он совершал воображаемые путешествия, как будто постель больного могла защитить его от последствий мощного разоблачения, от страшного наказания.
Писатель может позволить своим персонажам выражать те настоящие чувства, которые он сам себе никогда не позволил бы испытать по отношению к родителям. В весьма автобиографичном романе «Жан Сантей», который появился лишь после смерти писателя, Пруст прямо выражает потребность, давая понять, что он чувствовал отторжение родителей. Это произведение среди прочих использовал Клод Мориак в качестве биографического источника о юношеских годах автора.
Писатель говорит о «великом несчастье… в природе этого сына, в состоянии его здоровья, характере, склонном к печали, его расточительности, вялости, невозможности подыскать для себя место в жизни» и о «пустой трате даров его ума» [26; с. 1051].
В том же романе от имени героя Жана он показывает свой протест против матери:
«Тогда его ярость к самому себе умножилась на ярость к родителям. Поскольку они были причиной его страха, этого жестокого бездействия, его рыданий, мигрени, его бессонницы, он хотел причинить им зло, но еще больше хотел, чтобы, когда придет его мать, он мог объявить ей, что отказывается от всякой работы и будет проводить все ночи в других местах, он считает своего отца глупым… и все это только потому, что он хотел наносить удары словами словно в припадке, чтобы вернуть ей хоть какую-то часть того зла, которое она ему при- чинила. Но эти слова, которые он не мог высказать, застревали в нем и действовали как яд, от которого не избавиться и который заражает все члены; его ноги и руки дрожали, их сводило судорогой в пустоте, они искали жертву» [26; с. 362].
Однако после смерти матери он не пишет ничего, кроме слов любви. Где же настоящая жизнь с ее сомнениями и сильны- ми чувствами? Все обратилось в искусство, и за это бегство от реальности пришлось заплатить астмой.
В письме от 9 марта 1903 года Марсель пишет своей матери:
«Но я не претендую на радость. Я давно от нее отказался» [25; с. 109]. В декабре 1903 он пишет: «Но хотя бы я заклинаю ночь замыслом жизни по Твоей воле…» [25; с. 122], и далее в том же письме: «Пусть лучше у меня будут приступы, и я буду тебе нравиться, чем мне жить без них, но не нравиться тебе» [25; с. 123]. Очень показательной для конфликта тела и морали является цитата из письма Пруста начала декабря 1902 года:
«Правда в том, что если я себя хорошо чувствую, ты все рушишь, пока мне снова не станет плохо, потому как жизнь, которая приносит мне выздоровление, тебя нервирует… Прискорбно, что я не могу одновременно иметь и свое здоровье, и твою расположенность» [25; с. 105].
Ставшее знаменитым воспоминание Пруста о французском печенье «Мадлен», которое макают в чай, — это рассказ о редком счастливом моменте, когда он чувствовал себя спокойно и безопасно с матерью. Однажды, будучи одиннадцатилетним мальчиком, он пришел замерзший и промокший с прогулки, мать обняла его и дала ему горячий чай с печеньем «Мадлен». Без упреков. Этого, видимо, было достаточно, чтобы на какое-то время освободить ребенка от страха смерти, вероятно, затаенного в нем с рождения и связанного с неуверенностью по поводу появления на свет.
Из-за частых наказаний и критических замечаний родите- лей скрытый страх постоянно пробуждался. Умный ребенок мог предположить: «Мама, я тебе не нужен, ты хочешь, что- бы я был другим, ведь ты мне это часто показываешь и го- воришь снова и снова». В детстве Марсель не мог выразить это словами, и причины его тревоги оставались скрытыми от всех. Он лежал один в комнате, ожидая доказательства материнской любви и объяснения, почему она хотела видеть его другим, а не таким, каким он был. Это причиняло боль. Боль, видимо, была слишком велика, чтобы ее можно было испытать, изыскания и вопросы превратились в литературу и были изгнаны в мир искусства.
Марселю Прусту не удалось расшифровать загадку своей жизни. Я думаю, что «В поисках утраченного времени» было его непрожитой жизнью. При этом мать Пруста была вовсе не хуже и не лучше среднестатистической матери того времени, и она, несомненно, по-своему беспокоилась о благополучии сына. Я не могу присоединиться к хору биографов, которые так восхваляют материнские качества Жанны, потому что моя система ценностей разнится с их системой. Один из исследователей пишет, например, что мать была примером для сына в такой добродетели, как самопожертвование. Вероятно, это правда, поскольку Пруст еще при жизни матери научился не наслаждаться собственной радостью. Только я не считаю подобное отношение к жизни достойным похвалы или добродетелью.
Тяжелую физическую болезнь вызвала обязанность быть безусловно благодарным и невозможность оказать сопротивление материнскому контролю и ограничению. Именно интериоризованная мораль заставляла Марселя Пруста подавлять внутренний бунт. Если бы он мог когда-нибудь по- говорить с матерью так, как говорил его герой Жан Сантей, у него не развилась бы астма, он не страдал бы от приступов удушья, ему не пришлось бы провести полжизни в постели и он не умер бы так рано. Писатель ясно говорит в письме к матери, что предпочел бы заболеть, чем взять на себя риск ей не понравиться. Высказывания подобного рода не редкость и сегодня, нужно только представить себе, какие последствия имеет подобная эмоциональная слепота.
Из книги Алис Миллер “Тело не врет. Как детские психологические травмы отражаются на нашем здоровье”.
